Илья Губин
СПЕКТАКЛЬ-ЖИЗНЬ
«Пещерные мамы» Рината Ташимова в ЦСД
Екатеринбургский Центр современной драматургии под руководством Николая Коляды, наверное, один из наиболее заметных театральных проектов 2014 года. Об этом говорит хотя бы тот факт, что «Башлачев. Свердловск-Ленинград и назад» на данный момент один из самых обсуждаемых спектаклей на российской театральной арене.
Однако о ЦСД стоит говорить не в виду театральных конфликтов, которые разгорелись вокруг спектакля о знаменитом рокере, а хотя бы потому, что именно здесь, за рамками столиц, на границе Европы и Азии, в Екатеринбурге решили надолго и всерьез заняться современной драматургией, кстати, не только отечественной, и у них это получается.
Сейчас в репертуаре театра преимущественно спектакли по пьесам учеников уральского гуру, драматурга и режиссера Николая Коляды.
Вот и последняя премьера ЦСД – пьеса одного из учеников солнца русской драматургии, «Пещерные мамы» Рината Ташимова в постановке автора.
Говоря об этом спектакле важно подробно остановиться на фигуре самого Рината, так как именно там, как мне кажется, таится главная загадка спектакля.
Молодой актер, драматург и режиссер Ринат Ташимов – личность многогранная и неординарная, кажется, что только он может соединить в себе столь полярные вещи. Начнем хотя бы с того, что этнически он татарин, однако его внутренний мир принадлежит исключительно российскому или даже русскому взгляду на жизнь, да и сама душа у него абсолютно по-русски открыта. Для нас это важно, хотя бы потому, что подобное сложное русско-татарское пространство он выстраивает и в своих текстах и спектаклях. Вообще, чтобы постичь всю непостижимость внутреннего мироздания русского татарина стоит взглянуть на то, как он сам рассказывает о себе – «Семь лет я играл в хоккей в команде “Авангард 89”, на седьмой год, не захотел вставать в шесть утра и идти на тренировку, спросил маму – может, бросим этот хоккей? Лег на другой бок и бросил. Семь лет работал в театре актером, потом пришел на репетицию и подумал, может бросить этот театр? Сел в самолет и бросил. Хотел стать муллой, но стал барменом, поработал три месяца в пятизвездочном отеле “Kempinski”, решил немного выпить. Выпил, и два месяца летал туда-сюда от Мурманска до Краснодара, пока снова не прилетел в Москву, где встретил Николая Коляду, тут я резко отрезвел. И через полгода я начал работать у него актёром и поступил на курс драматургии. А между Москвой и Колядой я чуть не попал в шоу «Битва экстрасенсов» и разлил ромашковый чай в области паха Дмитрия Хворостовского». Столь же запутано, смешно и трогательно он выписывает и характеры своих героев, столь же сложно и неоднозначно он выстраивает свой придуманный мир, понятный, порой, ему одному, который наиболее ярко предстает перед нами в спектакле «Пещерные мамы».
На сцене – совершенно фантасмагорическое пространство, соединяющее в себе разные времена и пространства. Сценография этого спектакля, наверное, одна из наиболее сложных в ряду тех, которые повидала маленькая сцена театрального дома, что стоит в Екатеринбурге на Тургенева, 20. Здесь перед нами и постоянно модифицирующиеся столы с росписью, выполненной в стиле, напоминающем нечто среднее между абсолютно русским и абсолютно татарским, лес, созданный на заднем плане простым средствами, русские гармошки, белые ткани и другие элементы провинциального быта. Особое внимание привлекают деревянные фигуры, напоминающие, знаменитого Шигирского идола, хранящегося в Свердловском областном краеведческом музее. Они будто обрамляют эту историю, придают ей больший объем. Они, словно следя за всем происходящим, и создают эту сложную историю, сотканную из смеха и слез, боли и радости, грязи и девственности, они здесь главные, заставшие пещеры, пережившие царей и генсеков и дошедшие до наших дней. Немаловажной деталью сценографии является то, что двери этой сцены, так активно используемые в спектаклях Николая Коляды, полностью «уничтожены», какие-то превращены в лес, какие-то завешены тканью, а некоторые и вовсе заколочены. Здесь все говорит не про жизнь, а про смерть. Здесь все на грани: на грани русского и татарского, белого и черного, живого и уже умертвленного кем-то.
Жанр этого спектакля, действие которого и разворачивается в столь сложном пространстве, возможно обозначить только как трагифарс, когда очень смешно от того, что очень больно.
Коллизию пьесы составляют взаимоотношения двух женщин пятидесяти лет – Бабы Маши и Месавары. Обе они похоронили своих мужей, а сама пьеса, а вслед за ней и спектакль, начинается на кладбище возле разрытой могилы Акрама, мужа Месавары, из которой неожиданно исчезает покойник.
Спектакль строится вокруг фигуры бабы Маши, образ которой удивительно точно и тонко воплощает на сцене Тамара Зимина. Кажется, что только ее таланту подвластна эта роль, основа которой зиждется на слезах и страданиях, на страхах и переживаниях и, конечно, как образ истиннорусской женщины, стержень ее выстроен на боли физической и, в первую очередь, моральной. Все это таится в глубине ее души, которую столь подробно позволяет нам рассмотреть артистка Зимина. Финальная сцена бабы Маши одна из тех, которая вырывает зрителя из умопомрачительного фарса, однако в отличие от предыдущих трагических сцен, она не только позволяет выйти из хохота, к которому успеваешь привыкнуть, но и возвращает к реальности, а быть может окунает еще глубже, зарождает страх и заставляет увидеть то, что до этого момента оставалось за рамками жизненных убеждений. Финальная сцена – это еще одна грань, однако грань более страшная, которую тебе не дано переступить – между миром этим и инфернальным.
Проблематика спектакля, заявленная в названии как тема материнства, вырастает в более масштабную проблему человеческого бытия как такового, когда тебе становится неважен пол и возраст человека, когда все это становится ничем иным, как абстракцией. Вообще весь спектакль выстроен на абстрагировании. Ярко видно это и в образе гармошки, которая в спектакле становится символом умерших (мужей героинь спектакля и даже мамонтенка из музея), это буквальное воплощение души, которая остается на земле даже после смерти плоти. Однако главная абстракция в спектакле – это образ сына бабы Маши, который в самом финале спектакле воплощает Константин Итунин, делая это странно и неожиданно, буквально вырываясь из образа экскурсовода.
Немаловажным становится и образ музея, так как по сути на сцене перед нами и вырастает настоящий музей, экспозиция которого строится на образе человека, на его внутреннем мире, на его страданиях, на его жизни, простой и сложной одновременно.
Особый интерес представляет музыкальная партитура спектакля. Там, как и в других составных частях постановки, переплетается очень многое: этническая музыка и музыкальная заставка популярной в 90-х программы «Зов джунглей», бытовой шум и телефонные звонки, а также пронзительная «Пусть мама услышит…». Музыка, как и пространство, подчеркивает вневременную принадлежность героев. Они живут не здесь и сейчас и уж тем более не там и тогда, они живут всегда, и от постижения этой простой истины, спектакль кажется еще более страшным и пугающим.
«Пещерные мамы» Рината Ташимова подобно самой жизни соединяют в себе многое, и как мясорубка спектакль перемалывает все это в единое авторское высказывание, в итоге мы получаем не просто спектакль о жизни, а спектакль-жизнь, где все устроено настолько сложно и загадочно, что порой становится страшно от всеведения творца и ничтожности человеческого бытия, наполненного страхами и ужасом, болью и кровью, потом и грязью. Сам Ринат Ташимов подобно демиургу выстраивает все детали очень точно, а мир, который выходит из-под его руки до конца остается понятен только ему одному и в этом, наверное, главное преимущество этого спектакль, так как каждый новый просмотр, каждый новый день будет приносить новые смыслы и новые открытия.
Фото – ЦСД