Олег Анатольевич Богаев стал одним из первых авторов, чьи пьесы заставили говорить о рождении ураль¬ской драматургической школы. В настоящее время драматургическое творчество Олега Богаева насчитывает более 30 произ¬ведений. Его пьесы востребованы на современ¬ной театральной сцене, они ставятся не только в России (Московский театр п/р О. Табакова, Пермский театр «У Моста», Московский драматический театр им. А. С. Пушкина, театр «Современник»), но и за рубежом (Theater Studio, Radio France, Рижский русский театр имени Михаила Чехова). 

Диалогичность с классикой в творчестве О.Богаева проявляется на разных уровнях текста: начиная с заголовочного комплекса и заканчивая сюжетом. 
Обратимся к пьесе «Вишневый ад Станиславского», написанной автором в 2010 году, впервые опубликована в журнале «Урал». 

Как отмечает известный литературовед М.И.Громова, «Чехов «витает» в пространстве новой драматургии». Действительно, если посмотреть на заголовки некоторых пьес: «Чайка спела…» Н.Коляды, «Вишневый садик» А.Слаповского, «Чайка» Б.Акунина и других, — то мы увидим, что О.Богаев отнюдь не первый драматург устремивший свой взор в сторону творческого наследия Чехова. 

По наблюдению Громовой, «в истории современной драматургии «чеховская ветвь» животворна. <…> В атмосфере современной драматургии Чехов постоянно напоминает о себе и в названиях, и в почти буквальном цитировании». 

О.Богаев демонстрирует совершенно особенную концепцию работы с классическим текстом А.П.Чехова.

Диалогичность с классикой ярко прослеживается уже в заглавии пьесы, которое отсылает к тексту А.П.Чехова «Вишневый сад».

Уже здесь начинается творческая игра, в результате которой «сад», образ которого, как мы помним еще со школьной скамьи, в пьесе А.П.Чехова является воплощением уходящей гармонии прошлого, почти райским садом, превращается в «ад». То есть уже заглавие отражает концепцию пьесы: речь пойдет о роли интерпретатора текста.
С самого начала автор намеренно обнажает прием работы с текстом: не сюжет классической пьесы, но способ ее трансляции, интерпретации становится предметом изображения в пьесе О.Богаева.

Действие пьесы разворачивается на театральной сцене в декорациях к новому спектаклю «Вишневый сад», репетиции которого идут на сцене. «Декорация вишневого сада, представляющая собой марсианский ландшафт или что-то в этом роде, холодно, пусто и страшно; вероятно, где-то здесь прячется «мировая душа», но где — понять сложно, ясно одно — это все очень далеко от нас». Режиссер, главный герой спектакля, придумал особый способ работы с текстом: чтение его справа налево, в результате чего авторский текст Чехова превращается в непонятный набор звуков. Драматург показывает, как знак превращается в симулякр. 

Прием, которым оперирует О. Богаев, можно назвать семиотической деконструкцией.  Автор играет с «означаемым» и «означающим» в результате чего знак теряет свое первоначальное значение, превращаясь в перевертыш. 

Так, в пьесе подвергается семиотической деконструкции знак-название пьесы А.П. Чехова «Вишневый сад».  Это словосочетание, ставшее уже нарицательным в коллективной памяти не только в семантическом аспекте как «потерянный рай», но уже и в прагматическом – как «классическая пьеса», то есть некий «канон», О.Богаев подвергает деконструкции:  «Вишневый сад» превращается сначала в «Вишневый зад»,а потом в «Вишневый ад».

Попытка диалога Олега Богаева с классическим текстом А.П.Чехова будто иллюстрирует идеи Ролана Барта, высказанные им в работе «Миф сегодня» – «Становясь формой, смысл лишается своей конкретности, он опустошается, обедняется, история выветривается из него и остается одна лишь буква».

Реализацию и даже буквализацию  многих идей  Р.Барта мы наблюдаем в пьесе О.Богаева. Прием работы с текстом при его постановке – буквальная  деконструкция текста Чехова, в результате которой пьеса «Вишневый сад» превращается в набор букв.  

«Корнеев (играя Фирса). Ыт хэ! Апетоден! Огечин ьсолатсо, огечин... От-икшулис у ябет утен... Ужелоп я...(Встает.) Ьнзиж алшорп, онволс и ен лиж... (Бормочет.) Одолом-онелез! От-я ен ледялгоп... (Озабоченно вздыхает.) Диноел Чиердна, ьсобен, ыбуш ен ледан, в отьлап лахеоп! Янем орп илыбаз... (Встает с дивана, пятится задом.) Илахеу... Отрепаз».

Пьеса О. Богаева «Вишневый ад Станиславского» - яркий пример метатекста, в котором главной коллизией является судьба текста.  Поэтому особое место в системе персонажей занимает фигура Автора. Именно над категорией Автора размышляет в своем произведении О.Богаев, о властной инстанции автора, которая вбирает в себя текст, довлеет над ним. (Такова концепция «всеведущего автора» М.М.Бахтина). В тексте пьесы автор и интерпретатор материализуются: герой А.П. Чехов вместе с другим героем- режиссером К.С.Станиславским являются действующими лицами пьесы. Таким образом, конфликт пьесы прочитывается на уровне конфликта повествовательных инстанций (в терминологии наррратологии В.Шмидта): инстанции автора и инстанции читателя (идеального и реального), то есть реципиента, воспринимающего и интерпретирующего.

Так герой А.П. Чехов в пьесе пытается повлиять на процесс создания режиссером спектакля, что вызывает категорический протест Станиславского – «Мы не имеем права вмешиваться!». Оба героя – А.П.Чехов и К.Станиславский – в настоящей пьесе являются героями-знаками, эмблемами. Они – не реальные персонажи, но знаки «канона», «традиции», «воли автора», которые влиять на интерпретацию текста могут уже только опосредованно, через освоение культурного опыта новым поколением. 
Таким образом, мы видим буквальное указание на идеи Р.Барта, при которых внутренний мир автора, исторический контекст, биографические и личные качества автора не должны использоваться для раскрытия смысла работы автора. Роль интерпретатора (читателя, реципиента) становится ведущей, потому инстанция читателя «конкретного» - в данном случае – режиссера) становится наиболее ответственной. («конкретный читатель» – конкретный человек, интерпретирующий текст, «идеальный читатель» – означает представление автора о своем потенциальном читателе, – термины нарратологии, введенные В.Шмидтом). 

Важно отметить тот факт, что режиссер, главный герой пьесы, лишен имени, что позволяет вывести его на максимально высокий уровень обобщения.  То есть О.Богаев размышляет о роли самой инстанции читателя- интерпретатора – режиссера.  Автор прямо проговаривает задачу режиссера: «Его тексты (тексты А.П.Чехова) — как письмена древних шумеров, их надо открыть и подвергнуть полной... как бы проще сказать... квази-дешифризации».

Фабула пьесы «Вишневый ад Станиславского» разворачивается как конфликт интерпретаций текста: не согласная с режиссерской манерой постановки пьесы, труппа решается на поедание режиссера в переносном (актеры пишут «открытое письмо сорока о культурной катастрофе» в театре) и в прямом каннибалистическом значении слова, через буквализацию метафоры.

«На сцену выходит буфетчица в грязном фартуке.
Режиссер (буфетчице). Помогите...
Буфетчица (глядит на режиссера). Что, уже мясо готово?
Файко. Мариночка, погодите...
Буфетчица. Что погодить? Мне тарелки нести или нет? Или опять черт-те как будете есть?
Корнеев. Принеси одноразовые»

В связи с этим иронично или даже саркастически выглядит подзаголовок пьесы «Обычная история в одном действии». Процесс поедания прописан максимально натуралистично, что на первичном уровне будет соотносится со знаком «ад», заявленном еще в заглавии пьесы. На самом же деле мы наблюдаем тот же самый прием деконструкции, подрывающий структуру текста, что и у В. Сорокина, например. Настоящий прием подрывает, прежде всего, линейность повествования, высвечивая новый уровень прочтения текста. 

По ходу действия пьесы мы узнаем, что этот режиссер не первый, подвергшийся поеданию: «За все эти годы моего служения в нашем театре было съедено 12 режиссеров совершенно разных талантов и дарований. Разумеется, у каждого из нас образовались свои вкусы и пристрастия: кто-то любит язык, кто-то мозг, а кому-то просто нравится печень, но нас объединяет одно — это мучительная любовь к непростому искусству, которым мы занимаемся. Великий основатель нашего театра Владимир Иванович Лялин на заре XX века достаточно точно выразил свою мысль в письме к Горькому: “Для чего нужны режиссеры? Для того, чтобы их есть. На этом и держится наш русский театр”. В этой регулярности и непрерывающейся великой традиции мы принимаемся за 13-го режиссера».

Поедание режиссера может быть интерпретировано, как усвоение нового культурного опыта, буквальное вбирание этого опыта в себя поглощение. 
Таким образом, конфликт пьесы прочитывается на уровне конфликта повествовательных инстанций (в терминологии наррратологии В.Шмидта): инстанции автора и инстанции читателя (идеального и реального), то есть реципиента, воспринимающего и интерпретирующего.

О.Богаев в своей пьесе демонстрирует акт рождения «текста» из «произведения» (в терминологии Ролана Барта). Всякая постановка пьесы на сцене – есть ее прочтение конкретным читателем (режиссером), то есть вчитывание в нее собственных смыслов, ассоциаций, собственного культурного и эстетического опыта. Таким образом, всякая постановка спектакля по Богаеву – это и есть рождение «текста».

 Р. Барт в работе «От произведения к тексту» пишет: «текст подвижен это некий процесс структурации, которая меняется на протяжении истории, в отличие от произведения, которое может поместиться в руке.  <…> Ни одна наука не в силах остановить движение текста. Текст меняется на протяжении истории».

Так в пьесе мы видим буквальное рождение не только текста из произведения, но и рождения таланта режиссера. «Он скоро родится! Кто-нибудь... Ну скажите вы ей!!!». Рождение нового собственного текста режиссеру дается через процесс инициации: труппа «пожирает» режиссера, для которого этот процесс необходим как акт собственного перерождения, становления. Так рождение театрального текста происходит через буквальную смерть его автора, режиссера спектакля: «Через минуту его душа отлетит. Трудно привыкнуть... Загадка...».

Пьеса Олега Богаева имеет нелинейный хронотоп и развивается в двух временных пластах: пласт современности, на что нам указывают приметы времени («Даже на “Enimals Planet”», «Принеси одноразовые»), а также пласт времени, который может быть назван «вечностью», «каноном», «классикой», – откуда за происходящим наблюдают А.П.Чехов, автор классической пьесы «Вишневый сад», а также К.С.Станиславский, режиссер, постановка «Вишневого сада» которого является также уже неким каноном театральной школы.

Смерть режиссера в финале пьесы – символическая развязка. Это и полное поглощение актерами нового кода дешифровки, то есть полное усвоения нового культурного опыта, после которого спектакль имеет шанс родиться. Как знак перерождения произведения в текст – происходит буквальное превращение декорации, напоминающей марсианский ландшафт в начале пьесы, в живой сад:  «становится настоящим, живым садом с живыми птицами, голосами и апрельским ветерком». То есть мы видим, как освоение культурного кода, предложенного режиссером, ведет к превращению произведения, напоминающего «чучело» в живой авторский текст. 
Итак, как показал наш анализ, буквально вся пьеса «Вишневый ад Станиславского» иллюстрирует постструктуралистские идеи. 

Р.Барт в своем эссе «Смерть автора» говорит, что лишь, когда «голос отрывается от своего источника, для автора наступает смерть, и здесь-то начинается письмо. <…> Однако автор и поныне царит в учебниках истории литературы, в биографиях писателей, в журнальных интервью и в сознании самих литераторов, пытающихся соединить личность и творчество. В средостении того образа литературы, что бытует в нашей культуре, безраздельно царит автор, его личность, история его жизни, его вкусы и страсти. <…> Но говорит не автор, а язык как таковой; письмо есть изначально обезличенная деятельность. <…> Ныне текст создается и читается таким образом, что автор на всех его уровнях устраняется. <…> Коль скоро Автор устранен, то совершенно напрасным становятся и всякие притязания на «расшифровку» текста».

Пьеса Олега Богаева «Вишневый ад Станиславского», как любое произведение может быть воспринято на нескольких уровнях прочтения, но нас прежде всего волновал уровень прочтения, как истории о метатексте, как размышления о способах интерпретации и бытовании текста, это текст о тексте, текст о культурных кодах и способах их дешифровки. Используя метод семантической деконструкции, О.Богаев демонстрирует процесс освоения классического наследия каждым новым поколением. Через дешифровку, декодирование канонического текста новое поколение читателей усваивает наследие культурной традиции, выстраивая на ее основе новую, собственную эстетику.